da-rin.ru

Тяжелые ботинки грохотали, вздымали пыль, но настойчиво преодолевали ступеньку за ступенькой. Пыль оседала на широких штанах цвета индиго, аккуратно заправленных за голенища высоких ботинок, на короткой потрепанной куртке и на длинных рыжих волосах, перехваченных банданой. Типичный житель Города впервые за долгое время поднимался на крышу. И именно этот факт терзал его бедную душонку и заставлял морщить точеный нос.
На вид ему было не больше семнадцати, но на самом деле буквально через несколько часов ему должно было исполниться  двадцать. В какой-то степени это послужило причиной для снятия табу, им же на себя наложенного, и теперь, с упертостью барана, он поднимался по лестнице.
Пешком.
На пятьдесят девятый этаж.
Звали же этого настойчивого молодого человека коротко: Атака.

Пристрастие к крышам было у него давнишней болезнью. При каждом удобном случае он старался забраться как можно выше, чем выше- тем лучше, чем чаще- тем прикольнее. Если бы Город был нормальным местом, родители Атаки отвели бы его к психотерапевту и он бы считался ненормальным, нарастил бы себе большую порцию комплексов и, возможно, так и умер бы обычным человеком, без всяких отклонений и внезапных помутнений рассудка. Но Город не был нормальным местом, психиатров там было ровно два, и уж к ним Атака предпочел бы не попадать ни в коем случае. Больше всего Городские психотерапевты походили на маньяков-патологоанатомов, и, похоже, большую часть своих пациентов они оставляли в морге. Уж кому, как не Атаке, распознавать маньяков с первого же взгляда! Ведь буквально три года назад он сам был маньяком.
Правда, неудачно.
Если бы не его лучший друг Озноб, буквально спасший ему жизнь и по пути выбивший пару зубов, Атака бы не поднимался сейчас по лестнице.
В общем-то, если быть совсем честными, если бы Озноб не захотел свой потрепанный жизнью телефон из брошенной квартиры, и если бы Богомерзость не спрятал подарок на день рождения на крыше, Атака бы и не нарушал данное самому себе три года назад табу.

Слишком много "если". Иногда  Атаке казалось, что его жизнь состоит из сплошных "если", "почему" и "какого лешего?!" Причем у каждой фразы должен был быть свой исполнитель.
"Если" он мысленно отдавал едва знакомому Роберту, длинному и нескладному, язвительному и тихо говорящему, вечному курильщику без определенного места жительства. "Почему" он мысленно отдавал спине Озноба и его разноцветным проводам, источнику дохода.
"Какого лешего?!" логично доставалось обладателю истеричной манеры разговора и соответствующему тембру голоса, бывшему соседу Атаки, вечно всклокоченному Твигги.
Богомерзость, предпочитавшего разговаривать с Атакой путем блокнота, он вообще предпочитал не брать в расчет так  же, как и дружка Твигги, блестящего как конфетный фантик, чьего имени Атака не знал. Тот вообще общался с Атакой исключительно через Твигги, как переводчика, что было очень обидно и жутко раздражало.
Размышляя так о судьбе своей, Города и всего-всего, Атака и не заметил, как забрался прямиком на пятьдесят девятый этаж. Он хотел начать с простого: с подарка Богомерзости и встречи первых минут своего дня рождения, а драгоценный телефон Озноба забрать потом, по возвращении обратно, вниз, на темные и широкие улицы Города.
Ни Атака, ни Янсен, располагавшийся несколькими этажами ниже, даже не подозревали, что их ждет в дальнейшем.

Тем временем, на другом конце города, в клубе "Неон Леон", самом известном клубе, Тайю, лучший танцор,  в последний раз пожал руку всегда выступавшему там Детке. Покидая гостепреимные стены сего славного заседения, в добрых два метра толщиной, он позволил себе едва заметную, но безумно грустную улыбку. Улыбку человека, в чьей душе спрятана тайна настолько мрачная, настолько болезненная, что ее можно было бы сравнить с тяжестью якоря, тянущего танцора к земле и ниже, а ниже, казалось бы, просто некуда. Если бы Тайю был человеком, его ждала бы поистине печальная участь, депрессия, потеря смысла жизни и прочие вытекающие из его положения прелести жизни. Но Тайю человеком не был. И прямо сейчас он намеревался коренным образом изменить свою разрушенную в одночасье жизнь.